И С Т О Р И Я     С В Е Т Л Ы Х     В Р Е М Е Н

РОК-Н-РОЛЛЬНЫЙ БЭНД

Прошла сто одна эпоха, пришла сто вторая эпоха, увяли цветочки - выросли грибочки, и никто не знает, какую гадость подсунет нам эпоха следующая. Но оглядывая золотую эпоху рок-н-ролла, к которой в нашей идиотской стране по праву принадлежит группа Аквариум, мы не можем не рассмотреть один прекрасный образ ее культуры - бэнд, то есть группу людей, производящих на свет музыку.
Тот странный состав инструментов, который мы имеем в сегодняшнем бэнде, мог получиться только в Америке, в демократическом и интернациональном обществе, более того - в обществе смешения рас. Отслеживая историю американского бэнда, мы видим, что свои глубинные истоки он имеет в народном искусстве. Странствующий музыкальный бэнд с гитарами и барабаном наперевес - быть может наиболее реальный, древний и долговечный символ американской культуры. История джазовых и блюзовых бэндов - отдельная книга. Первые белые бэнды появились в Скалистых Горах, первые черные группы - в блюзовых притонах Миссисипи и джазовых кабаках Нью-Орлеана. Бэнд всегда возникал как новая народная форма звукоизвлечения. Во многом это реальный символ эпохи демократии, проекция демократии на культуру, слиток ее культуры.
В пестром составе инструментов бэнда мы видим, что каждая нация привнесла туда что-то свое: негр принес барабан и тысячу маленьких барабанчиков, банджо, губную гармошку, ирландец притащил флейту и гобой, европейцы вспомнили фортепиано и голосовое пение, еврей выдал идеологические скрижали и взял на себя менеджемент, потом негр воткнул все в электрический штепсель и - понеслось. Виднейший американский философ-музыковед Грейл Маркус сравнивал бэнд с "акционерным обществом эпохи первоначального накопления": каждый вносит свой пай на общих правах, и решающий пакет акций не принадлежит одному человеку. С другой стороны, первым мощным рок-н-ролльным бэндом называют Роберта Джонсона, исполнителя блюзов, убитого в 1938 году.
Мощь потенциала этого образа вряд ли может быть поставлена под сомнение, если мы вспомним недавнюю историю.

Если брать общеевропейскую культурную традицию, то мы видим, что со времен эпохи Возрождения в Европе доминировал индивидуалистический тип творчества. Сами эти слова творчество и Гений, в каких терминах до сих пор мыслит культурный европеец, есть плод эпохи Возрождения, индивидуалистической творческой установки. Художник или Артист - это в первую очередь Я, Творящее Эго, расписывающее свой мир на холстах и в книгах, рождающее его в сонатах и симфониях. Каждое великое произведение искусства имеет своего автора. Авторство есть главная традиция искусства Европы последних веков.
Писатели и художники нисходящей авторской эпохи выдали нам сумрачные шедевры своего зрения. Исследуя эту переходную эпоху, мы видим агонию и распад, мученичество и испепеляющие творческие страсти, холодные интеллектуальные игры и сознательный уход к примитивному искусству наших предков. Закат классической Европы произвел на свет сумрачных гениев и одержимых творцов, творения которых займут достойное место в мировом пантеоне. Многие из них, имея себя в качестве альфы и омеги своего творчества, подобно де Саду, нарисовали адские бездны подсознания. Другие пытались сберечь красоту. Третьи стали дурачить публику, выставляя ей туалетную бумагу и булькающие сливные бачки. Мастера, положившиеся на твердую руку, достигли высот оформительского мастерства.
Но честнейшие художники избрали другой путь, взяв себя за материал своего творчества. Мало кто знает их имена, однако никогда не устареет их девиз: лучшее, что ты можешь сделать - это изменить мир на себя. Такой художник никогда не исчезнет с нашей планеты.
Но так или иначе, сам тип подобного творчества принадлежит эпохе ушедшей. Несомненно, что мы еще не раз и не два столкнемся с авторскими творениями высочайшей пробы, но сам потенциал, заложенный в образе Творца, Гения, Творящего Свой Мир, исчерпан. Потенциал, заложенный в коллективном творчестве и реализованный многими коллективами, становится началом совершенно новой эпохи художественного труда.
В двадцатом веке происходит слом вековой традиции Европы. Эту традицию ломает американская культурная революция, и отныне мы можем говорить о постепенном возвращении Европы в единственную ее неавторскую эпоху - в Средневековье. И в этом смысле уместно называть нашу эпоху Новым Средневековьем.
Разрушителем старой и создателем новой традиции становится подвижный музыкальный оркестрик, рок-группа, музыкальный бэнд, люди, производящие на свет музыку.

Одна из миссий группы Битлз заключалась в том, чтобы показать что такое коллективный художник. После того, что сделали Битлз в европейской культуре, можно смело говорить: культурный толчок, породивший эпоху титанов и гениев, прошел. наступила другая эпоха. Отныне лучшую музыку этого континента будет производить не композитор, а группа раздолбаев, раз услышавшая музыку сфер и больше ни за что не ответственных. Иными словами, товарищество с ограниченной ответственностью, учащееся петь и играть на инструментах.
Начни исследовать рок-группу, и ты увидишь, что там нет автора. Там нет творца в том смысле, в каком его понимала европейская классика. У этой музыки нет даже главного героя, хотя именно он и есть то, что наиболее доступно обществу, хотя именно на нем завязана вся реклама, и он - главный продукт массового потребления. Но главное, что в самом рок-бэнде возрождается средневековый цеховой принцип работы: каждый ответственен только за свой участок. Этот простейший факт становится основой музыки, доселе неслыханной человечеством - музыки звуков и слов, не существующих по отдельности, но сливающихся в общее целое.
Лучший пример тому - группа Секс Пистолз. Автор мелодий Глен Метлок, фан группы Битлз, презирает слова Роттена. Гитарист и барабанщик (Стив Джонс и Пол Кук) вообще не слышат музыку. Продюсер Крис Томас - хиппи, которого все "ненавидят". Результат - одна из самых гениальных пластинок в истории рок-музыки. Стив Джонс до сих пор думает, что "Problems" (сатира Роттена на средний класс) - это о том, "что у нас было в то время очень много проблем.".
Те, кто пытаются контролировать продукт в целом, мешают общему делу. Иногда солиста приходится даже обманывать. Так Стив Джонс и Малькольм Макларен пересводили альбом ночью, потому что днем им мешал сделать то, что надо, Джонни Роттен, автор текстов.
Бэнд уникален тем, что само творение больше каждого из ее творцов по отдельности. Маккартни удивлялся: "когда мы работаем вместе, каждый из нас больше, чем он есть в отдельности". Сам, так сказать, творец - чистейшая фикция какой-то темной и непонятной уже эпохи. Кто есть творец Револьвера, написанного вместе, или даже Белого Альбома, написанного во время распада организма Битлз? Кто там главный? Разбираться в этом все равно, что разбираться в океанских водах с точки зрения рек и ручьев. Бессмысленно называть какие-то имена, говоря о музыке Битлз, тем более что в самом начале своей карьеры они уволили прекрасного музыканта. Еще бессмысленнее их называть, говоря о Пистолз, тем более что самый известный их человек издавал уже не музыку, а просто шум.

Таким образом, смело можно сказать, что в бэнде происходит тот самый многоожидаемый великими умами человечества синтез искусств. Если взять солиста, пишущего сносные стихи и обладающего невинным или грозным вокалом, гитариста с печальной или героической манерой игры, ритм-секцию, отвечающую за связь бэнда с землей, фотографов, запечатлевающих счастливейшие мгновения группы, и аппаратчиков, следящих за объемом издаваемого звука, звукопродюссеров, записывающих пластинки бэнда и художников, рисующих к ним цветные обложки, менеджеров, отвечающих за контакты бэнда с окружающим миром и дорожных менеджеров, охраняющих музыкантов от неизбежной земной суеты, осветителей, играющих светом, телохранителей и ангелов-хранителей, преданных фанатов, свято верящих в ту беспрецедентную хуйню, которую автор текстов самонадеянно выдает за поэзию и тот шум, который бэнд осмеливается выдавать за музыку, и критиков, предостерегающих от подобного прямого понимания, то мы получим более-менее верную картину того, что в старину называли Титаном, Гением или Творцом.

Итак, рок-бэнд есть плод совершенно новой культурной эпохи. Оксфордская Поп-Энциклопедия - шесть громадных томов - насчитывает десятки тысяч бэндов. Это очень произвольная цифра, которую я запомнил еще более произвольно. Что знает этот энциклопедист-островитянин о русских или бразильских бэндах? Есть ли вообще смысл запоминать какие-то цифры?
Имя им легион, однако так ли много полнокровных ансамблей, так ли много коллективов, имеющих свою душу? Где сейчас те, кто взяв топ-тем, расточали улыбки под вспышками фотокамер и строили планы на новый альбом? Труд их оказался напрасен, песен их никто не помнит, никто не помнит их лиц и тем более прозвищ. Музыка убила их. Музыка убивает тех, кто не хочет или не умеет работать. Да, только музыка творит новых людей, однако последнее десятилетие показало, что музыка может людей убивать. Подарив герою минутное просветление, она бросает его как ненужный хлам. Сможет ли герой снова вернуться работать на свою бензоколонку?

Рассматривая историю создания великого бэнда, мы присутствуем как бы при самой жизни, еще не ослепленной светом софитов, не сбитой с толку внезапной славой и деньгами. Подобные исследования никогда не прекратятся, потому что они - окошко в мир чужой повседневности. Он будет воспет бэндом, потому что нет ничего главнее улицы, на которой ты жил, дома, откуда ты убежал, ручья, который так и течет у тебя за домом. Мы застаем будущих героев нормальными подростками, вряд ли отличимыми от других подростков.
Бэнд вырастает из какой-то органической гущи, из тьмы вещей. Органикой бэнда занимаются кропотливые биографы, воссоздающие по крупицам то, что не помнят уже сами музыканты. Песни лишь высветят этот мир.
Организовать бэнд может любой музыкант, неважно из чего он добывает музыку: из гитары, из слов, из барабанов, из стиральной доски. Мне пришли на ум две великие группы, организованные барабанщиками: The Police и The Band. Бэнд не может начать менеджер. Те, кто хотели унизить Sex Pistols, всегда приводили этот довод: вы дерьмо, вас просто набрал менеджер. Только недавно - благодаря опять же биографическим разысканиям - стало известно, что будущие гитарист и ударник уговорили менеджера взять их под опеку и поискать солиста.
История создания как правило не обходится без личной трагедии: бэнд сбрасывает за борт человека. Так The Beatles уволили прекрасного барабанщика, а Pistols фактически своего создателя. Это мучительнейший момент группы, но еще более мучителен он для того парня, которому уже никогда не встать на ноги. Коллективная душа группы поступает жестко и несправедливо, но таков закон ее сохранения, в конечном счете естественный отбор, описанный соотечественником Пита Беста и Уалли Найтингейла Чарльзом Дарвином.Так или иначе, люди вступают в бытие, превышающее любую индивидуальность, и внутри этого бытия индивидуальности получают новый рост. Люди вписываются в какой-то проект, превышающий их личную силу и разум, их мастерство слагать стихи или музыку, проект, объемлющий людей, в нем находящихся.
Этот проект сам отсеет то, что надо отсеять, уберет лишнее, посмеется над нелепым и самодовольным, отредактирует глупости. Твой личный космос встраивается в еще один космос, в свою очередь встроенный в еще более общий космос, в свою очередь... и так далее.
Дальнейшая история бэнда, стремительный взлет или ровное парение, медленное нарастание или бурный всплеск, наиболее непредсказуема, но никому не удавалось миновать ученического периода: бэнд учится играть в полувоенной клубной обстановке, на танцплощадке, беря за основу текущие хиты, или в каком-нибудь гараже, сам изобретая музыку. Этот период может продлиться 8 лет, как это было с группой Бэнд, или всего лишь год, но это необходимая ступень. Как правило, чем дольше продолжаются школьные годы, тем с большим арсеналом средств бэнд вступает в стадию собственно творения.
Некоторым группам срок активной жизни выпадает в несколько лет, другие могут жить десятилетиями, довольствуясь суррогатами своих ранних открытий, но чаще, чем реже группа исчерпывает себя быстро. Особенно рано погибают те, чьи мечты столь прекрасны и пленительны, что от них невозможно отказаться. Не живут долго бэнды, играющие музыку драматичную и напряженную, удерживать которую на долгий срок люди бессильны.
Другие бэнды могут жить вечно. Так, в городке Афины, штат Джорджия, образовался удивительный маленький оркестр, названный в честь одного из самых интересных типов сновидений, полусна и полубодрствования, когда за секунду ты пролетаешь мили... Быстрые Движения Глаз, так он называется в терминах медицины, и так же был назван оркестр, получивший в народе сокращенное название R.E.M. Альбом за альбомом записывают они свою музыку, которая ни на что не похожа, и никто не знает более счастливого и благополучного коллектива.
Так, считалось, что никому не удастся себя повторить, но концерты The Velvet Underground 1993 года доказали, что бэнд не может разучиться тому, чему он однажды научился, и если он однажды играл музыку своего изобретения, то, кроме самих людей, ничто не может ее испортить.
Но в целом закон тут один: чем больше индивидуальных сил сходится под одной крышей, тем более внечеловеческий звук добывает бэнд, тем колоссальнее их музыка, тем сильнее сотрясаются своды. Чем больше маленьких Эго встраивается в общий проект, тем страннее звучит целое - и тем шире приоткрывается нам замысел создателя сего мира.
Вспомним один древний текст.
"Был Эру Единый, что в Арде зовется Илуватор, и первыми создали они Айнуров Священных, что были плодом его сознания. И они были с ним прежде, чем было создано что-то другое. И общался он с ними, предлагая им музыкальные темы, и они пели перед ним, и он радовался. Долгое время каждый из Айнуров пел отдельно или по двое-трое вместе, а прочие внимали, ибо каждый понимал лишь ту часть Илуватора, откуда он вышел, и плохо понимали они своих братьев. Однако, внимая, они начинали понимать друг друга более глубоко, и их единство и гармония росли".
"И пришло время и созвал Илуватор всех Айнуров и задал им мощную тему, открыв им вещи огромней и величественней всего, что являл им прежде, и величие начала ее и блеск конца так поразили Айнуров, что они в безмолвии склонились перед Илуватором. И сказал им тогда Илуватор:
- Я желаю, чтобы из этой темы, что я задал вам, вы все вместе создали Великую Музыку. Я зажег вас из Негасимого Пламени, так явите же теперь силы свои в развитии этой темы, каждый как думается и желается ему. И я буду сидеть и внимать и радоваться, что через вас великая краса придет в песню.
И тогда голоса Айнуров, подобные арфам и лютням, скрипкам и трубам, виолам и органам, и бесчисленным поющим хорам, начали обращать тему Илуватора в великую музыку: и звук бесконечно чередующихся и сплетенных в гармонию мелодий уходил за грань слышимого, поднимался ввысь и падал в глубины - и чертоги Илуватора наполнились и переполнились, и музыка, и отзвуки музыки хлынули в Ничто, и оно перестало быть Ничем".

Можно говорить о многих индивидуальностях, но, в целом, два человека, правильно распределившие свои роли в бэнде - этого уже достаточно, чтобы смог проступить проект гармонии. Так, в тоскливый манчестерский Понедельник некто Джонни Марр, местный музыкант и щеголь, постучался в дом угрюмого поэта по имени Морисей. Поэт прочитал ему стихи, музыкант что-то сыграл на гитаре. В слезах они обнялись. Они уже знали, что создадут лучшей британский бэнд 80-х. История их сотрудничества описана в тысячестраничном романе.
Британия - страна наиболее высокого сознания. Признавая свое сознание за единственную реальность, островитянин с гораздо большей легкостью, чем другие люди, признает независимое от него существование окружающего мира. Ему легче даются контракты с этим миром. В общем-то, бэнд в каком-то смысле и есть такой контракт.
Но самое главное вот что - в бэнде сходятся две ранее независимые художественные величины - поэзия и музыка. Конечно, в классической Европе блистали оперы, и даже оперы Вагнера, где поэзия занимала очень достойное место (на Тристане такой гигант русской философии как А.Ф.Лосев получил одно из просветлений), однако Вагнеру и не снилось, какие слова положат на музыку в XX веке.
Именно этот факт и можно назвать глобальной революцией в области художественного труда, возвращением в эпические, акынские времена, когда сказитель подыгрывал себе на кифаре, или лютне, или домре и слово было составной частью музыки и не знало еще искушений бумаги. Круг как бы замыкается - и два, а то и три тысячелетия европейской истории уходят в никуда.
- Что ты малыш уснул - на домбре звенит Джамбул
помню я с Первого класса.
- Встала из мрака младая с перстами пурпурная Эос. -
помню я с первого курса.
Барды, рапсодии, аэды, трубадуры, менестрели, друиды, миннезингеры и прочие стоят у истоков любой культуры. Следует помнить, что первым из сохранившихся для нас рапсодов в Европе был слепой Гомер, передававшийся из уст в уста по всему греческому архипелагу пол-тысячелетия, пока не посадили человека - записывать.
Сборник Боба Дилана тоже выходит через 10 лет после начала его карьеры, а Гребенщикова - через 20 (Россия - баба нерасторопная).
В Греции слово и музыка начинают разводиться уже следующей эпохой афинской классики, когда лирических поэтов увлекают страсти и риторика, и они забрасывают свою кифару, когда суровые поэты - трагики разгоняют развеселую дионисийскую шарагу, оставляя им финальную Драму Сатиров в качестве забавы. Мир музыки и математики оформляется особо. Баланс, выдерживаемый эпической поэзией, нарушается. Миры поэзии и музыки обособляются. Дальнейшая история культуры пойдет по пути дальнейшего разделения слова и музыки. Поэты уже не смогут отказаться от бумаги, а музыканты от своих нот.
Но так или иначе, всегда существовала народная песня. С ней вообще никогда ничего не случится. К ней пытались обращаться романтики, но только XX век сумел воссоздать и пересоздать ее в акустике и электричестве.

Каким-то образом британские группы сумели воссоздать архаический средневековый саунд с теми или иными потерями. Греческий саунд воссоздать уже невозможно. Вряд ли тот, кто изучит древнегреческий и врубится в их музыку, сможет что-то сделать реальное. Музыка Древней Греции мертва.
Про Египет в этом смысле мы почти ничего не знаем. Рим не дал миру музыки, это был воинственный гордый собой муравейник.
Только в XX веке снова воскресает то самое архаическое единство, которое было утеряно все более специализировавшейся культурой Европы. И, по моему мнению, это решающий факт истории культуры последнего тысячелетия.

Обратимся теперь к поэзии бэнда.
Поэзия - иначе ее называют "ноша правды" - может быть самый неявный, неочевидный, неуловимый, скрытый за ревом гитар и грохотом барабанов, элемент бэнда, однако именно она является душой бэнда. Однажды человек произнес слово - и мир изменился навсегда. Отказаться от него он уже не сможет. Так или иначе, слово "является главной коммуникативной единицей".
Никто, включая таких титанов критического жанра, как Грейл Маркус и Лестер Бэнгз, не изобрел еще такого прибора, которым можно было бы засечь поэзию в рок-н-ролле, отделить поэзию от непоэзии. Что с того, что я сейчас скажу: поэзия - это когда банальность поворачивается к слушателю своей странной гранью? Это не прояснит картину, это лишь еще одна красивая фраза, которыми мы пытаемся угадать красоту, проступающую за спетыми со сцены словами. Но всегда ли это красота? Каракули двоечника Сида, от нечего делать ерзающего на последней парте, через пару лет станут самой чудовищной песней, от которой содрогнется сан-францисский Winterland. Песенка называется "Belsen Was a Gas"- о том, что газовые камеры были кайфовой штукой. О поэзии Дилана, Гребенщикова, Нила Янга, Лу Рида, Морисси, Майкла Стайпа и даже Мамонова можно писать диссертации, однако кто напишет статейку о поэзии Янки Дягилевой в песне "Ангедония"? Какой писатель опишет те места, куда уносится муза Джимми Хендрикса? Или то, как высокопоэтически хрюкает Роттен в конце альбома Секс Пистолз? Где ориентиры, если высочайшее мастерство подобно неумению? Кто будет разбираться в каракулях Джо Стаммера и Мика Джонса, ко времени создания London Calling уже позабывших школьную грамматику? Кто будет расписывать на бумаге голоса Бэнд с их первого альбома - восклицающие, охающие, предостерегающие, тревожные, умиляющиеся, ахающие, взывающие? Кто сможет рассмотреть акцент подземной сырости и подвального удушья, который вносят The Residehts в классической "Jailhous Rock", в свое время победоносно исполненной Элвисом Пресли? Или то, с какой тревогой в голосе Джордж Харриссон на Savoy Truffle перечисляет всякие вкусности, присутствуя на этом скромном буржуазном пиру страшным всевидящим инопланетянином?
Поэзия скрывается и раскрывается в запомнившихся обрывках сновидений, фрагментах правды, циничных выпадах, апокалиптике обиженного школьника, откровенных бредовых прогонах, странных сближениях, пиратских воззваниях, видениях рая. Чтобы подвергнуть все это анализу, нужно начинать новую науку, но представьте себе этого нового Ломоносова, корпящего над наркоманским бредом? Куда приведут его эти занятия?
Анализ этой поэзии лишь умножает поэзию, и слава Богу, что еще очень нескоро выродится она в скучную гуманитарную дисциплину.
Поэзия является тайной пружиной рок-группы. Это - послание группы на языке, понятном их аудитории, правда жизни какого-то человека, которой он делится с другими людьми, какой бы жестокой, прекрасной, горькой или бездарной она ни была. Такой бэнд и есть чудо - музыкальный оркестр, наделенный даром осмысленной речи.
Поэзия является тайной сущностью бэнда, и поэт - ее главным героем, и тот же поэт - главное зло бэнда. Отсутствие поэта в группе, подобно Rolling Stones, это подарок богов. Слушая свою внутреннюю музыку, поэт не слышит музыки, которая его объемлет, он мешает ей, и - в итоге оркестр. Зачастую его выгоняет сама группа, как скажем, Creedense или The Replacements поступили со своими лидер-вокалистами, и тогда группа, к своему удивлению, вдруг остается ни с чем. Иногда сам поэт, вознесясь до небес, решает оставить группу. Чаще он просто погибает. Крыша поэта наиболее неустойчива, и только самые сильные из них выживают.
Да, как правило, группу разваливает поэт - хотя с тем же успехом ее может развалить музыкант - но так ли уж в нем дело? Да, его уносят собственные фантазии, у него в голове зреет план захвата мироздания, он начинает верить в свою мессианскую роль, подобно Александру Великому, к нему в голову приходит идея, что он есть сын Бога - и это верно, но все-таки дело в другом. Никто уже не способен удержать музыку, которая покинула этот мир. Солист просто уходит из мира, который покинула музыка.
Что расстраивает эту музыку? Чье-то истеричное соло? Ощущение исчерпанности этой музыки и чувство самоповторения? Девушки, выкрадывающие музыкантов, дети, которым нечего есть? Акулы-менеджеры, объебывающие группу? Слава? Личные интриги? Наркотики? Все, что угодно может стать ответом на вопрос, потому что, как сказано поэтом, ответ знает только ветер.
История распада бэнда гораздо трагичнее, чем смерть героя. Что с того, что герой подсел на героин и отправился с этого света? Что с того, что на последнем концерте Хендрикса мы присутствуем при агонии бога, убивающего себя? Все они творили свою судьбу своими руками. От заката бэнда веет самой невозможной грустью. Никто не властен что-либо тут изменить, ибо вступили в силы те же фатальные законы, превышающие отдельную волю, которые в свое время творили этот бэнд. Индивиды, некогда слушавшие общую мелодию и послушные душе бэнда, входят друг с другом в неизбежное столкновение. Растут обиды. Нанимаются адвокаты. Подсчитываются деньги. Ангел-хранитель презрительно отлетает от бэнда, и сестренка-паранойя уже тут как тут.
Да, распад бэнда определяет его судьба. Но судьба непознаваема, и, спускаясь с небес на землю, мы можем утверждать с целью назидания: процесс творения останавливают сами люди. История бэндов доказывает, что человек не столько источник творчества, сколько его камень преткновения. Признавая распад бэнда процессом фатального свойства, мы, к счастью для себя, упускаем тот самый повседневный мир, который вновь открывается нам, на сей раз в своей неприглядности, в последних днях группы. На сей раз этот мир освещен искусственным светом, он кишит корреспондентами, репортерами, адвокатами и т.д. и т.п. Однако музыка покинула этот мир. Это та же повседневность, но на сей раз ослепленная вспышками камер, сбитая с толку славой и деньгами. Мы застаем бывших подростков теми суетными взрослыми людьми, над кем они в свое время смеялись в своих веселых песенках.

Как бы там ни было, рок-н-ролльный бэнд совершил в культуре подлинную революцию. Эта революция касается как культуры в целом, так как и каждого человека в отдельности. Метафизически привилегированного класса, каким со времен Возрождения был класс художников, творцов, поэтов, писателей и т.д. больше не существует. Отныне искусство будет там, где каждый этого захочет и сможет.
Правильно сформированный подвижный музыкальный оркестр и есть флейта неба. В иные моменты, как это было, например, с Битлз, это очевидно для всего мира. В других случаях, как например, с группой Аквариум, это очевидно для 1/6 части планеты. В третьем случае, это очевидно только для узкого круга слушателей, собравшегося вокруг бэнда. Наконец, в четвертом, наиболее плачевном случае - это музыка только самих музыкантов, запертых в своем подвале.
Таким образом, обрисовав культурную панораму как я ее сейчас вижу, я перехожу собственно к предмету данной книги.

Аквариум в русском роке ближе всех приблизился к тому, что можно назвать "британский бэнд". В лучших образцах их музыки есть подлинное равновесие инструментов и голосов. Ни одна русская группа не звучала более полновесно. Как ни ругайся на Аквариум и на его "художественного руководителя", эта группа - одно из самых прочных звеньев в истории новой русской музыки, и ее история доказывает это все в лучшем виде.
Эта история еще будет написана, и в общем-то, она является предметом данной книги. В одной из своих дурацких песен БГ спел: "мы хотели войти в историю, мы туда не вошли", однако это не совсем точно. Аквариум вошел в историю. Другое дело, что "из каждой двери можно сделать шаг", и значит - из истории всегда можно выйти. И, конечно, следует помнить, что не весь Аквариум - история, что в нем есть то, что в историю еще не попало, что попадет туда еще очень нескоро.
Но в целом, мне кажется, именно с них начинается какая-то очень молодая, однако более жизнестойкая, чем любая другая, ветвь российской культуры. Я говорю о вероятном историческом будущем.

Их внутренняя история всем известна. Лучше всех она описана самим БГ в Правдивой Автобиографии Аквариума, что все они, в общем-то, полные идиоты. Идиотизм как память об Общем Сознании видится мне одной из главных предпосылок развития музыкальных способностей индивида. Это некий старт. Вспомните стихи Джорджа, первого поэта Аквариума - это полный идиотизм.
Первое подробное исследование жизни и творчества группы - книга Ольги Сагаревой, посвященная 20-летию группы. Подробной и точной дискографии пока нет, однако над ней уже начали работать люди. Когда закончат работать эти люди, ей заново займутся другие люди. Третьи люди начнут спорить со мной. Потом те, кто спорили со мной начнут спорить с самими собой. Но выиграет тот, кто двинется в быт. Он напишет 800-страничный документальный роман, и его книга будет наиболее читаема. Там будут омерзительные подробности личной жизни музыкантов, от которых вздрогнут фаны. Если он не найдет таких подробностей, он их выдумает.
Слава Богу, в силу неповоротливости России, такая книга случится очень нескоро.
Таким образом, история Аквариума - дело уже решенное. БГ может никого не торопить, а сам поскорее все забыть. Потому что о самой истории, кроме ее участников, уже не узнает никто. Правильные акценты уже не расставить. Остается просто по-журналистски пиздаболить или кидаться говном в Аквариум. Но это совершенно бессмысленные занятия.
Всем известно, что в разные свои периоды Аквариум представлял из себя особый коллектив. Он был электрическим, акустическим, ориентальным, порнографическим и полуюродивым, блаженным и полублаженным, боевым и панковским, занудным и камерным. Я вспомню его только таким, каким увидел его в первый раз.
Когда я впервые увидел Аквариум в Москве, я совершенно не знал, что я увижу. Я и раньше бывал на каких-то помпезных рок-шоу с пускаемым под занавес дымом типа группы Аракс или Пинк Флойд, которые вселяли в меня странную зевоту. Аквариум я полюбил сразу, прослушав Треугольник и Радио Африку. Я достал ими всех своих знакомых и, в общем-то, это было все, что я знал и хотел знать о нашей рок-музыке. Мне этого вполне хватало. Рок-музыка была для меня экзотикой , Западом, который находился тогда в совершенно другом измерении. Хард-рок, проникший в Россию, казался мне музыкой для людей с низким уровнем сознания. Но в целом рок-музыка была планетой, путешествие куда я старался откладывать как можно дольше, потому что я знал, что оно затянется.
На самом деле я до последней минуты не верил, что услышу Аквариум живьем. Меня постоянно куда-то перемещали. Я помню, что бродил по какому-то коридору, сидел в зале, курил в туалете - и отовсюду меня гнали. Потом я оказался в толпе возле закрытой двери от лестничного пролета. На страже стоял пионер и никого не пускал. Народ возмущался и уплотнялся. Потом какой-то человек, поднимаясь, подняв над головой гитару, прошел сквозь толпу. "Куда вы?" - спросил пионер. "Моя фамилия Гребенщиков" - очень вежливо ответил человек. Я вспомнил, что лидера группы Аквариум зовут Гребенщиков, и меня просто ошеломило как человек смог пройти через плотную сгрудившуюся толпу, вообще не затрачивая усилий.
В итоге и я как-то продрался. В зале все было очень мирно, народ ажиотажа не высказывал, богема театрально называла громкие имена типа "ранний Майк, поздний Майк", видимо специально для меня, который тогда их не знал. На сцене, настраиваясь, музыканты говорили о чем-то своем, словно не замечая зала. Внезапно БГ мог бросить в зал, чуть хвастаясь: "а вы знаете, что мы записали новый альбом? Как он будет называться - секрет, но он уже есть". И снова уйти в свои провода. Но улыбка Гребенщикова была разоружающая . Я сидел совершенно обалдевший, предвкушая действо. Потом они все разом вернулись и расселись по местам: две скрипки (Куссуль и Воропаев), виолончель (Гаккель), бас (Титов), перкуссия (Фанштейн) и акустическая гитара (Гребенщиков). Программа была составлена из песен с альбомов День Серебра, Ихтиология, частично Детей Декабря, которые и были "секретом". Это был декабрь 1985, концерт в ДК им.Курчатова. Очень морозный день.
Я впервые увидел оркестр. Это был настоящий, плохо сбалансированный, но поразительно живой бардачный рок-н-ролльный оркестр, который играл музыку как бы по наитию. Голос Гребенщикова был удивителен, казалось, что в какие-то его интонации врывается свет. Я не все слова понимал, но я сразу понял, что то, о чем он поет, едва ли имеет четкую словесную форму. Но несколько внятных фраз были прекрасны. В оркестре присутствовало слово, поэзия, которая никогда так вольно и победно не чувствовала себя в мире таких разных звуковых пространств. Это был чудесный русский оркестр, наделенный даром поэтической речи. Я слушал какую-то музыку и много читал поэзии, но о таком чуде я не мог и предполагать. Я не был тогда знаком с ирландско-кельтской народной музыкой, да и вообще толком с рок-музыкой - и слава Богу, что я не думал о каких-то "влияниях", цитатах и просто слушал это чудесное звуковое пространство. Мне показалось тогда, что я впервые наконец услышал русскую музыку такой, какой всегда хотел ее слышать. Короче, я совершенно охуел. Окончательно добил меня Сева Гаккель, своим скрежещущим соло на виолончели в конце "Ангела". Я вылетел.

Придя домой я задумал написать статью о группе. Писал я ее почти 10 лет. Признаться, меня от нее уже тошнит. Однако, прочесть ее нужно всем до самого конца.

дальше