ЧАЕПИТИЕ

Володя часто думал про своего брата Сашку. Который умер совсем молодым, Так и не узнав точную дату своего рождения. Володя не знал, отчего умер Сашка. Никто этого не знал. Даже усталые, вечно замордованные медики из номерной городской больницы. Но им - то было все равно, а Володе нет. Иногда ему казалось, что если бы его брат наверняка знал, когда он точно родился в самом конце мая - 29-го или 30-го или 31-го, то он бы, быть может, и не умер бы так рано.

Когда Володя поделился своими размышлениями с Петром Семеновичем-Сергеевичем, то отец и одновременно отчим его, в основном, молчащей жены, ничего внятного не сказал. Только ограничился, - как обычно, как всегда,  - многозначительным покачиванием своей кривой, обезображенной головы. Вообще-то Володе изрядно надоели частые родственные визиты Петра Семеновича-Сергеевича. Которые особенно участились после того, как тому сообщили из Москвы, что он уволен. Володе не хотелось почему-то тратить время на изнурительные многочасовые чаепития; Петр Семенович-Сергеевич умудрялся за полтора - три часа своего пришествия сольно высосать ничуть не менее двух самоваров. Да еще и постоянно предлагал разделить  с ним компанию. В таких объемах даже самый изысканный, даже самый твердый, даже самый бретонский чай не был Володе интересен. Но поскольку тотально молчащая жена Володи Татьяна-Марина за стол не садилась, и все время суетливо фланировала - перемещалась - передвигалась - ползала по квартире, вытирая пыль на отсутствующих серванте - секретере - журнально-газетном столике и этажерке,  то Володе поневоле приходилось брать огонь общения и совместного чаепоглощения с Петром Семеновичем-Сергеевичем на себя. Его раздражало это. Ему это надоело.

Володе захотелось рассказать Петру Семеновичу-Сергеевичу, утомительно и однообразно покачивающему своей кривой, обезображенной головой, что-нибудь несуразное, нелепое, нескладное, абсолютно бессмысленное,  и даже  неприличное. Да, он уже готов был поступить именно так. Как  вдруг подумал, что не только Сашка, который недавно умер совсем молодым, не знал точной даты своего рождения, но что и он, Володя, тоже точно не знает когда родился! Значит, и он может умереть! Пусть Володя был постарше Сашки, все равно с ним могло случиться тоже самое, что и с его братом.

Отчего же их родители не знали точной даты рождения своих сыновей? Отчего? А?

Петр Семенович-Сергеевич совершенно не представлялся больше Володе объектом, достойным доверия. Впрочем, так, в сущности, и прежде было. И уж тем более -  теперь. А Петр Семенович-Сергеевич или если угодно, Петр Сергеевич-Семенович - да и не все ли равно! - продолжал без устали пить твердый бретонский чай. И покачивал, покачивал, покачивал своей кривой, обезображенной головой. Кроме чаепития его ничего - похоже - явно - видимо - очевидно -  не интересовало.

День подходил  к концу.
Заканчивалось бабье лето.
Rolling Stones выложили в сети новый альбом.
Бретонский чай стал еще более твердым, чем в прошлом году.
Сашка умер совсем молодым.
 

ВОКРУГ МУЗЫКИ

Когда Сашка еще был жив, то однажды, незадолго до того, как он умер в конце мая совсем молодым, они с Володей решили вдвоем послушать музыку. Вообще-то и Сашка, и Володя не любили музыку. То есть, в некоей определенной мере они музыку как бы и любили, но и не очень-то уж любили они ее. Так довольно часто бывает. Не только у Сашки с Володей. Некоторые экземпляры из многочисленного человеческого стада  вовсе не знают, любят ли они музыку или нет. Иногда, в процессе так называемой жизни, отношение к музыке у многих экземпляров меняется, этому способствуют самые разнообразнейшие причины. Или нет, не меняется. Или никакие причины этим метаморфозам не способствуют. Или без самых разных причин что-то происходит. Только разобраться в генезисе и причин, и безпричин не могут даже самые тертые, самые ушлые гуру. Сашка, например, сначала музыку не любил. Потом он более-менее ее полюбил. Потом же стал и любить ее, и не любить одновременно. Сложно устроен человек, очень часто он и сам не знает, что он любит и чего он не любит. Володя, например, знал, что он не всю музыку любит. И еще он знал, что не всю музыку не любит. Даже иногда мог попытаться объяснить почему. А вот Сашка не знал, что он любит. И, соответственно, не знал, чего не любит, и даже не пытался что-либо объяснить. Володе это не нравилось в Сашке, он настойчиво предлагал брату встать на путь духовного самоусовершенствования. Сашка  вроде бы и не возражал, но совершенно не понимал - не знал - не предполагал - не предвидел  - не чувствовал, каким же образом можно выползти - выкатиться - выкарабкаться - вывалиться на этот путь.

- Наверное, у него бы все сложилось бы по этой части, - думал порой Володя, - если бы он не умер так внезапно в конце мая. Совсем молодым. И музыку мы с ним вдвоем тогда так и не послушали.
 

ПРОТИВОРЕЧИЕ

Немало есть слов, которые Володе не нравятся. Чересчур умными, слишком многозначительными они ему кажутся. Терпеть он их не может. Одним из таких неприятных словес - словечек - словец - слов для него, для Володи, для брата Сашки, который умер совсем молодым, для мужа молчаливейшей Татьяны-Марины, является слово "противоречие". Никогда не любил Володя "противоречие". Теперь тоже его не любит. Тем не менее, в последнее время, Володе часто  приходится с этим словом сталкиваться.

          Володя иногда до конца - до предела - до точки - до покрышки - до вспышки - до тени старого зонта - до набора блестящих латиноамериканских пуговиц, не знал, не понимал истинно и реально, как же зовут отчима-отца или отца-отчима такой неразговорчивой Татьяны-Марины - Петр Семенович или Петр Сергеевич. Но как бы и не звали на самом деле этого не слишком молодого человека с кривой, обезображенной головой, обожающего выпивать за один присест несколько литров твердого бретонского чая, он весьма, и весьма, и весьма, нередко, и, даже до омерзения, до отвращения, до рвоты часто, употреблял в речи своей противное и несимпатичное Володе "противоречие". Не только ему, Володе, было оно, это словцо - словечко - словечечко, неприятно-отвратительно-гадостно и противно. Сашка, который умер совсем молодым, тоже его вроде бы не жаловал, не признавал и не  любил.

Петр Семенович-Сергеевич, преисполненный удовольствия от безразмерного чаепития, отдыхал. Он вспоминал свою единственную поездку в европейские страны, где несколько лет назад пришлось ему некоторое время для чего-то побывать. Насмотрелся там разного: чемоданчики на колесах, сплошные улыбки, дискотеки на каждом углу, бумажные ботинки, сиреневые панамы, женщины с холеными телами, календари в окнах, много света и слишком уж чисто. Все чужое. Не свое. Не родное. Петру Семеновичу-Сергеевичу заграница упорно и решительно не понравилась. Да, тут еще немаловажно, что больше за кордоном Петр Семенович-Сергеевич так никогда и не появлялся, и еще не менее значительно-принципиально-существенно, что особенно он намучился тогда, в эпоху своей разовой заграничной вылазки, в Варшаве, когда заблудился на железнодорожном вокзале и плутал по нему с пустым термосом дня два с половиной, не меньше.

- Послушай, Володя, - задумчиво сказал Петр Семенович-Сергеевич. - Не пойму я отчего-то одной вещицы. Вот брат твой, Сашка, умер в конце мая, так? Но какого числа?
- Точно неизвестно. 29-го или 30-го. Или даже 31-го. - мрачно ответил Володя. Он не очень любил говорить про Сашкину смерть. Хотя помнил и думал про нее постоянно.
- Странно все же как-то, - Петр Сергеевич-Семенович покачал своей кривой, обезображенной головой. - Неужели точно неизвестно? Так ведь не бывает.
Володе совершено не хотелось говорить про Сашкину смерть, но он знал, что Петр Семенович-Сергеевич все равно не отвяжется; ведь несмотря на наличие кривой, обезображенной головы, любил отчим-отец Татьяны-Марины обстоятельные и пространные рассуждения.
- Согласись, - скушным, учительским голосом сказал Петр Семенович-Сергеевич, - что есть в отсутствии точной даты смерти твоего брата Сашки некоторое противоречие.

Опять противоречие! Опять он слышит это отвратительное слово! Володе не хотелось разговаривать про Сашкину смерть. Откровенно и радикально послать куда-нибудь подальше пожилого человека ему было неудобно. Тем более, что тот был как-никак его родственником.  Не каким-нибудь неизмеримо дальним, а отцом и отчимом Татьяны-Марины, его жены.

- Ну, тут уж... - Володя почти развел руками. - Теперь-то ничего не поделаешь.
- Конечно, конечно. К сожалению, - последовал очередной качок кривой, обезображенной головы. - Но мне вспоминается, что...
- Что?
- Вот в чем заключается ничуть не меньшее противоречие.
- Какое противоречие? Что еще за противоречие? Опять это проклятое противоречие!
- Да, да! Именно! Именно противоречие! Насколько я помню... Мне это еще Татьяна рассказывала...
- Что? Татьяна рассказывала? Но она так редко вообще что-нибудь говорит!
- Да, ты прав, - Петр Семенович-Сергеевич опять качнул своей кривой, обезображенной головой. - Но иногда все-таки говорит. Разве нет? Но не в этом дело...
- А в чем? - растерянно спросил Володя, предчувствуя, что сейчас Петр Семенович-Сергеевич снова начнет что-то говорить про противоречие. Он не ошибся. Тот в самом деле разразился длинной, нескончаемой тирадой, и ненавистное Володе слово "противоречие" повторялось в недрах этой петро-семеновической- сергеевической тирады несколько раз.
- Если я не ошибаюсь, - Петр Семенович-Сергеевич страстно, решительно и даже дерзко взглянул на Володю, - Сашка родился 29 мая. Или 30-го. И никто, даже родители, не знали точную дату его рождения. И мало того, что не знали, так они еще всегда ее путали! А ему-то, Сашке, брату твоему, было все равно. Он жил себе и жил. Пока жилось.
- Ну да, так все и было, - хмуро ответил Володя. - Так и было все.

Петр Сергеевич-Семенович отработанно качнул своей кривой, обезображенной головой, а потом с необычайно экспрессией воскликнул: "Но ведь и точной даты его смерти никто не знает! И умер он тоже в конце мая!"

- Да. 29-го, 30-го или даже 31-го.
- Но разве это не противоречие! - торжественно вскричал Петр Семенович-Сергеевич. - Я никогда не сталкивался с таким необычайным противоречием!

Их диалог продолжался еще некоторое время, а потом неуловимо иссяк. Что очевидно не помешает ему когда-нибудь снова возродиться. Петр Семенович-Сергеевич, разумеется, вскоре, опять захотел выпить стаканчиков пять или шесть или восемь твердого бретонского чайку. Он стал употреблять чай с потрясающей жадностью, как будто бы вообще ничего не пил и не ел несколько суток подряд.

Володя смотрел на это безудержное чаепитие, и на кривую, обезображенную голову Петра Семеновича-Сергеевича, и вновь, и вновь понимал удрученно, что его брат Сашка умер 29-го, 30-го или даже 31-го мая совсем молодым, и что родился он вроде бы примерно в те же сроки. Володя понимал также, что любитель бретонского чая и обладатель кривой, обезображенной головы был во - многом прав, потому что трудно представить себе что-нибудь более противоречивое. Все равно не любил - не выносил - не признавал - терпеть не мог Володя это скользкое, это прилипчивое, это  змееподобное слово.

Петр Сергеевич-Семенович пил чай. Татьяна-Марина, жена Володи, полусидела неподалеку, в рыхлом древнем кресле. Она совершенно беззлобно молчала. В ее молчании не было ни малейшего противоречия.
 

КОВЕР-САМОЛЕТ

Однажды, в теплый зимний день, Володя и брат его Сашка, который умер совсем молодым, летели на ковре-самолете. Нелишне иметь ввиду вот что: Сашка потом умер совсем молодым, потому что будь он мертвым, он бы на ковре вряд ли полетел, да и Володя едва ли стал бы путешествовать на ковре-самолете с мертвым  Сашкой.

Летели они себе, летели, и сами не знали куда прилетят. Понимали, что наверняка куда-нибудь да прилетят. Лететь им нравилось. Володе, во всяком случае, нравилось. Что и не странно, ведь он постарше был Сашки, который даже и умер-то совсем молодым. Сашке полет нравился чуть поменьше. Он-то зевал, то недоуменно таращился на дольний мир, а иногда даже и поплевывал на него, на мир дольний, сверху. Володя не слишком одобрял плевки брата своего. Поскольку Сашка был помладше его, то Володя относился к плевкам Сашкиным с юмором и с благодушной снисходительностью, понимая, что время все перетрет, в том числе и сашкины поплевывания. Как выяснилось позже чуть, он оказался прав, время воистину в самом деле все перетерло, и где-то в конце мая Сашка неожиданно умер совсем молодым.

Ну а летели-то Сашка с Володей на ковре -  самолете ничуть не в конце мая.

Совсем другое время года наблюдалось во время их полета - зима, теплая зима, горячая, жаркая местами зима, чем-то даже напоминавшая нежную, кокетливую, сладострастную  зиму в отрогах каких-то не слишком высоких и зажравшихся южных гор.

 - Смотри, Сашка, вот внизу, город наш, - вдумчиво сказал Володя, ощущая себя  необычайно приподнято. - Вон и улица наша, и двор. И дом наш, и балкон даже видно.

Балкон квартиры на первом этаже в самом деле превосходно был виден сверху. Не очень уж высоко летели на ковре-самолете Володя и Сашка, который потом, в конце мая, умер совсем молодым. Как раз в то время, когда Сашка и Володя пролетали над своим домом, на балкон вышел отец-отчим Татьяны-Марины, жены Володиной, Петр Семенович-Сергеевич, он держал в руках стакан - видимо, с твердым бретонским чаем, и благодушно покачивал своей кривой, обезображенной головой. Сашка несколько раз плюнул вниз. Его плевки не долетели до балкона и до головы отчима-отца Татьяны-Марины, молчаливой жены его брата. Володя на этот раз ничего не сказал, он с каждой новой секундой все больше убеждался в том, что время все перетрет. В том числе и Сашкины плевки. Так что если бы даже Сашкина слюна и коснулась кривой, обезображенной головы Петра Семенович-Сергеевича, то Володя никак не отреагировал бы на будто бы неадекватное поведение своего младшего брата.

-Черт, а я деньги забыл с собой взять. И документы, - вздохнул Сашка. - Сигареты теперь не смогу купить.