ТЫ ТАК НЕ ДУМАЕШЬ?

Однажды, в конце сентября, Татьяна-Марина, жена Володи, сказала ему, что ей очень хочется купаться. Володя удивился. Во-первых, Татьяна-Марина, его молчаливая жена Татьяна-Марина, очень редко что-нибудь говорила, а во-вторых...Нет, Володя и сам не знал, что во-вторых, он думал сейчас о совершенно других материях. О каких именно?

Володя не смог бы этого никому объяснить; впрочем, его никто ни о чем и не спрашивал. Так бывает иногда, когда тот или иной человек ничего толком не может объяснить, хотя его никто и ни о чем не спрашивает. Вот и с Володей это произошло. Более того, с ним вообще нередко подобные игры - фокусы - тусовки духа приключались.

Итак, Володя был удивлен. Но он знал, он доподлинно знал, что купаться ему не хотелось.

 - Тебе не хочется, а мне хочется, очень хочется купаться!  - с вибрациями мелкой истерики повторила Татьяна-Марина..
- Так ведь конец сентября уже, - рассудительно произнес Володя, - Холодновато сейчас в воде.
- Хочу купаться, хочу купаться! - почти рыдала Татьяна-Марина..
-Холодновато, наверное, сейчас в воде-то, - еще более рассудительно повторял Володя.
-Купаться!  Купаться! Купаться!

Володя не слушал ее, он глубоко погрузился в собственные мысли. Если бы сейчас его кто-нибудь бы спросил о чем он думает, то тут уж он в карман за словом не полез! Только некому было сейчас у него что-нибудь спрашивать. Кроме Татьяны-Марины. Которая тоже ни о чем у него спрашивала, а  кричала, что хочет купаться. Громко кричала и даже противно. Только Володя уже всецело погрузился в  размышления и не обращал на вопли Татьяны-Марины ни малейшего внимания.

Он думал. Думал Володя на самом деле сейчас о том, что его брат Сашка, который умер совсем молодым, тоже любил  купаться. На другой берег реки когда-то плавал. Да, было дело. Вот только не часто он, Сашка, купался. Стало быть, и не очень любил. Также Володя думал еще и о том, что, возможно, Татьяна кричит с благословения своего отчима-отца Петра Сергеевича-Семеновича, постоянно покачивающего кривой, обезображенной головой и прославившегося воистину бездонной и безграничной страстью к употреблению твердого, бретонского чая. И еще Володя думал о Дельфии, медсестре из банка. Она, в мутной глубине своей повидавшей виды души считала, что он, Володя, нравится ей больше, чем Сашка. Скорее всего, Дельфия ошибалась.

Вот о чем думал Володя, решительно не обращая внимания на слова Татьяны-Марины.

-Купаться, купаться... - бормотала она, - Мне хочется купаться...
- Я тебе не запрещаю купаться,  - очень рассудительно, не менее рассудительно, чем прежде, сказал, наконец, Володя,  - Только ты имей ввиду, что сейчас, в конце сентября, холодновато, наверное, в воде-то. Ты так не  думаешь? Отчего же ты так не думаешь? Почему же ты так не думаешь? Совсем ведь не жарко в воде-то.

Татьяна ничего ему не ответила. Она хотела купаться, купаться, купаться,  и именно сегодня, сейчас, в конце сентября. Больше она ничего не хотела.

ПРО НЕЛЮБОВЬ

Cашка все-таки музыку не любил. Прежде об этом никто не задумывался. Или почти никто. Но после того как Сашка умер совсем молодым, многие обратили внимание на его нелюбовь  к музыке. В том числе и Володя. Он тоже не любил музыку; вернее, он не то чтобы совсем ее не любил, но просто как -то и не очень любил. Володя предпочитал ей, музыке,  совсем другие вещи. Если бы его спросили какие именно, он бы затруднился с ответом. Не нравились Володя подобные разговоры. Сашка, который умер совсем молодым, тоже не любил разговаривать на эти темы. Володя пытался иногда понять - кто же из них больше не любил музыку, он или Сашка; иногда ему казалось, что его нелюбовь к музыке была больше нелюбви Сашкиной, гораздо больше, сильнее и существенней, однако на этом он никогда не настаивал. Его раздражало, что никто прежде не обращал внимания на то, что Сашка не любил музыку. И что только после того, как Сашка умер, многие обратили не это внимание. В том числе и он сам. Последнее обстоятельство раздражало его немного поменьше, ведь в конце концов Сашка, который умер совсем молодым, был его младшим братом, и поэтому Володя, имел полное право не обращать ни малейшего внимания на Сашкину нелюбовь.Тем более, что и Сашка почти полностью игнорировал его, Володину, нелюбовь. Не только к музыке,кстати, но и пельменям, и к малосольным огурцам, и к зубной пасте, и к серым носкам и к полным блондинкам. Ну а в Володя, в свою очередь, совершенно наплевательски относился к Сашкиной неприязни к  худым брюнеткам - Сашка отчего-то считал их похожими на немецких крыс,  -  к полузакрытым форточкам,  к сметане, к отечественным презервативам, к свежему, немного подсушенному хлебу, и к поэзии Валерия Брюсова.

Вообще-то пора уж проставить все точки над так называемым "и"; не ошибется ничуть тот, кто рискнет предположить, что и Сашка, и брат его Володя, не слишком любили друг друга. Даже после того, Сашка отправился в свое последнее, безграничное путешествие, отношение Володи к брату почти не изменилось. Более того, он наверняка знал, что и Сашка не стал бы его любить крепче и больше, даже если бы не умер совсем молодым, а для чего-то продолжал жить. Или если бы умер не Сашка, а сам Володя. Взаимная не очень и не слишком любовь Сашки и Володи почти никак не проявлялась, ведь оба поневоле ощущали, что родственные узы обязывают их если и не к любви, то к чему-то вроде нее. Только вот как называется это вроде, не знали ни Володя, ни его брат Сашка.

НЕ БОЛЕЕ ТОГО

Сашка упал неожиданно. В апреле или в марте, во время коды зимы. Падать Сашка не любил. Ну а ежели и падал иногда, то, как правило,  заранее знал, что упадет, заранее это чувствовал, и поэтому падать ему не очень было обидно. К тому же он понимал, падая; понимал, чувствовал и ощущал - насквозь, через все, сверх всего - что поднимется он, что встанет, что все преодолеет, что вновь обретет тело его вертикальное положение. Изначальное предощущение падения как бы даровало ему своеобразную неуязвимость. Фактически получалось, что упал - и в тоже время как будто и не упал.

Но и не более того.

Володе же, брату старшему Сашкиному, подобное отношение к падению представлялось несерьезным. Он и сам падал время от времени. Как и большинство людей в его городе. Нечасто, но падал Володя, падал. Ему это не очень-то нравилось. Он, Володя, большую часть времени своего экзистенциального преисполненный не слишком  понятными самому себе размышлениями и заботами, стремился и мечтал - да, никто не знал об этом, но что из того! - вовсе не падать. Никогда и нигде. Надобно  заметить, что Сашка, который впоследствии умер совсем молодым, тоже не любил собственные падения. Он понимал, что немного, весьма немного, в них было хорошего. Правда, предощущения падения, щедро ему дарованные матерью-природой, сами падения значительно облегчали.

Но и не более того.

Так долго продолжалось, не один год. Сашка и Володя падали время от времени - как и многие из тех, кто жил рядом и возле. Они падали - и потом вставали. Падали и вставали, падали и вставали, падали и вставали.

Но и не более того.

Однажды, когда братья приехали в один большой северный город, Сашка упал неожиданно. После чего все же быстро встал. Это произошло на углу Свечного переулка и другой небольшой, не слишком просторной  улицы. Вокруг густо пахло секвоей. Потом, когда они вернулись домой, Сашка с фальшивой и натужной гордостью рассказывал одной незнакомой девушке, которая частично отдалась ему в грузовом лифте, что ему удалось  быстро встать, и что после падения на спазменном углу Свечного и пропахшей секвойей улочки, он сразу - точно сразу! -  понял, что быстро встанет. Девушка эта незнакомая, местами юная, была выше Сашки примерно на полторы - две  головы. Она ничего толком ему не ответила, даже плащ импортный датский не сняла, зато с заученной школярской прилежностью изгибалась в немыслимых любовных позах, неумело и не слишком грамотно, интепретируя на свой лад КАМУ-СУТРУ. Сашка, лениво-полусонно наслаждаясь ее длинным, плотным, дрожащим и гибким телом, предложил поехать в большой северный город с улицей, пропахшей секвойей, и упасть как-нибудь вдвоем. А потом попробовать сразу же встать. Она же лишь что-то невнятное промычала  в ответ.

Но и не более того.

СКАМЕЙКА СИЛЬВИИ

В коридоре на улице, возле дома, вечером, часов в шесть или в девять, когда тусклое солнце не то куда-то для чего-то садилось, не то откуда-то зачем-то всходило, Сашка увидел кошку. Ему показалось, будто бы она что-то хочет сказать. До сей поры с кошками Сашке разговаривать еще не доводилось. Он, в общем-то, был не прочь побеседовать с худенькой хвостатой красоткой, напомнившей ему сказку Борга про ливийскую рысь, которая могла в нужное для себя время превращаться в пуму или даже в гепарда, или даже  - по свидетельству тувинских горных пастухов -  в среднего калибра тигра; такие теперь, говорят, в изобилии живут и плодятся в южном Уэльсе. Правда, Сашка не знал, о чем кошка хочет ему рассказать. Если бы Сашка не умер совсем молодым, то он наверняка смог бы вникнуть в неожиданную дилемму, и разобраться что там и к чему. Ведь и учителя начальной школы, и продавцы из обувного ларька, и декан из народного университета, и милиционер из соседнего города, и косоглазый, но добрый и незлопамятный телеведущий - все отмечали Сашкину воспримчивость к новым веяниям. Только худенькая кошка оказалась слепой и безглазой. Как только Сашка сделал нерешительный шаг в ее сторону, она фыркнула и прыгнула на крышу соседнего пятнадцатиэтажного дома. Сашка растерянно выругался и недовольно лег на  скамейку возле входа в его вечно загаженный подъезд. Однако на шаткой дореволюционной скамейке фиолотово-утробного цвета уже лежала леди Сильвия.  

- Зачем же вы ругаетесь, когда ложитесь на скамейку, на которой я лежу уже три четверти часа? - спросила, приветливо улыбаясь, леди Сильвия.

Ей понравился этот нестарый еще молодой человек, напоминающий чем-то стрелка из лука на серии гравюр Эскайла; многие, правда, считали голландского графика эпигоном и предпочитали посещать экспозиции других мастеров, пусть и менее известных, зато не столь скупых на проявление собственного дарования. Сашка растерянно почесал лоб. Ему почему-то захотелось о многом рассказать изящной полуодетой леди Сильвии: и о том, как он занимался частичной любовью с незнакомой девушкой в грузовом лифте, и что незнакомая ему возлюбленная в лифте была выше его примерно на две -три головы, и также о том, какими злыми и недобрыми оказались люди на другом берегу реки, и еще про свою мать рассказать, про Таисию Викторовну, в течении тридцати лет подряд занимавшуюся в свободное от основной работы время коллекционированием болгарских обоев, и еще о многом, и еще о другом.

- Нет, не стоит мне ничего рассказывать, - смеясь сказала леди Сильвия. -  Я ведь все это знаю!

Она хотела было добавить, что известно ей и то, что Сашка умрет совсем молодым, и тут же вспомнила, что Сашка, напомнивший ей стрелка из лука на серии графюр Эскайла, преотлично знает о том же, о чем знала и она, и что еще он знает и о том, что она, леди Сильвия, знает все об этой ветви его знания. Поэтому вскоре они сменили тему так и не начавшегося разговора. Тоже происходило и в дальнейшем, во время их последующих встреч и бесед. До той самой злосчастной майской поры, когда Сашка умер совсем молодым.